* * *
В августе после купания схватишь простуду гадкую,
сляжешь — и будут компотом из яблок тебя отпаивать,
сваренным на животворной воде из колодца дачного.
Только заснешь — непременно приснится земля за озером,
где все окажутся взрослыми,

стойкими, неуязвимыми (их ни болезнь не трогает,
ни уж тем более — чьи-то слова, и весьма обидные,
вроде последних, мол, мы же тебе говорили, глупому).
Спишь себе, спишь, и, похоже, история подзатянется —
по крайней мере, до осени.

В будущем страшно захочешь вернуться на место старое,
необязательно полное воспоминаний радостных
(честно признаться, не в радости дело в конкретном случае),
место, где ты распознал ощущенье своей отдельности —
никто тебе не спасение.

Кажется, если чуть-чуть постараешься, то получится
выполнить правки посильные в собственной биографии,
штрих, стилистический ход — скорректировать интонацию
(часто вопросы уместней любых восклицаний в принципе).
Хотя кого ты запутаешь.

Речь лишь о том, что не все удалось заменить подобием.
Не существует, допустим, синонима к слову «яблочный»
(как и к словам «заозерье» и (что там еще) «колодезный»),
так же, как нет никакого к себе самому синонима,
к себе — ребенку из прошлого.

Этот ребенок (не то чтоб его полагалось спрашивать,
как ему дышится, трудно ли, что он и вправду чувствует)
детство свое обречен проживать, никуда не денешься,
и́зо дня в день — в одиночку — встречаться с чужой реальностью:
терпеть, придумывать хитрости.

Нет ничего, что сейчас поменяет тебя — тогдашнего.
Даже и спросишь себя, повзрослевшего: «Как ты, маленький?» —
выйдет формальный прием, подстановка, а суть останется.
Но до сих пор удивительно все-таки — как ты справился,
справлялся — август за августом.

В самом-то деле вода в это время всегда холодная.
Только… а вдруг посчастливится — вынырнешь крепче прежнего?
Кто-то из доброжелателей благоразумных с берега
крикнет: «Не вздумай!» («Простудишься снова!», «Ну что за выходки!»)
А ты идешь — и купаешься.

* * *
Ты думаешь — что будет там, в конце
(а вдруг тебе сценарий изменили)?
Пусть: вечер, филармония, концерт,
и приглашенья — только именные.

Не начинают. Все равно начнут.
Не могут же настраиваться вечно.
И ты — за эти несколько минут —
поймешь прелюбопытнейшие вещи.

Поймешь, что виноват перед собой
(захочешь оправдаться — а и нечем);
что ожиданье музыки — любовь;
что ты — и единичен, и конечен;

что как себя к другим ни приспособь —
они тебя за это не полюбят;
что смерть — она не женщина с косой,
а юноша, играющий на лютне.

Ты — в зале, с незнакомыми людьми,
и не встаешь с указанного места.
Когда же вступит молодой лютнист?
Да вот уже вступает. Наконец-то.

Маленький Петр
Воскресным утром
из Академии детского спорта
вышел мальчик:
он нес в чехле за спиной — балалайку.
Может, играл концерт для атлетов.
Может, зашел к отцу за ключами.
А может, это —
ракетка треугольной формы.
Бывают такие, легчайшие, —
играешь и получается
музыка.