***
Ты вышла из душевой.
С полотенцем зеленым на голове.
Мимоходом разламывая июль,
задержала дыхание на пороге.
Звуки извне раздробились на две
или сотни частиц.
Так бывало в детстве, после купания,
сидишь в полотенце,
и в простецком советском кино
каждый герой говорит несколькими голосами.
С примесью эха.
И все с полотенцами на головах, всем легко.
Парное и комнатное перемешалось.
Воздух и молоко.
Ты на границе.
Под зеленым своим полотенцем,
в голове пробираясь на кухню,
ставишь чайник. Замираешь на грани
синего пламени и приоткрытой форточки.
Так, что одна половина яблока нагревается,
а другая прохладна.
Легкий пар стелется по стеклу.
Ты, разлетаясь надвое,
срастаешься целым.
Ровно посередине лета.
Вращая бездумно ручной маховик
тугой кофемолки,
смотришь в окно.
А там –
умирать не страшно.

***
Черный кофе, терпкий на вкус.
Без добавления
сахара. Я не знаю тебя.
Я знаю тебя наизусть.
Горечь с примесью успокоения.
С нотками страха.
Теребя соскользнувшую наискось прядь,
машинально ловя неизвестности тонкой запястья –
невозможно упасть. Неизбежно упасть
в эту часть, в эту пропасть
разреженного пространства.
И – бесшумно. По листьям подошвой шурша,
вороша, осторожно – к заброшенной нише.
Я не вижу тебя. Я смотрю в тебя.
Ни на шаг не приблизившись,
я с тобой совпадаю и падаю выше.
Черный кофе – прогорклого транспорта
странный глоток. Переносит куда-то.
И в черном пальто углубляешься в осень.
Удаляешься в осень, не двигаешься при том.
Цепенеешь – уносит. Цепляешься за
подоконник кофейни – уносит.
… и на скосе лесного холма открываешь глаза…

Отрывок из несуществующего перевода
…Наши истории были такими длинными…
Мы встретились в самом начале пути и расстались надолго,
даже не подозревая, что шли об руку все это время.
Мы заключали соглашения с жизнью, подписывали договоры
и выпускали из рук, словно воздушные лодки с ладоней,
чуть дунув: попутного ветра!
Мы меняли профессии, службы, места работы и жительства.
Перебирали карманными четками страны и города.
Но когда мы встретились вновь – солнце клонилось к закату.
Мы вошли в эту хилую хижину, на самом краю дневного света.
В это время люди приходят с работы, истратив силы,
им нужен всего лишь горячий ужин в кругу любимых
и несколько драгоценных минут покоя и тишины.
В это время даже художники опускают кисти,
отступая на шаг от мольберта. Цвета померкли, и глаз неверный
в умирании дневного света. В такую минуту самое то
подымить трубочкой у камина, помолчать. Или послушать сказку.
Утлая хижина, может быть, и не каменная стена, но все же
защита от хищника. А ты, быть может, и не летчик
в кожаной куртке, но все же можешь справиться с печкой.
И вот мы заходим, садимся за старый дубовый стол,
друг напротив друга. Край дневного света – момент, о котором
пел хриплый негромкий голос. Покатились яркие апельсины,
потекли фиолетовые горизонтали рек, поплыли лодки.
Тень в углу надвинула шляпу на остроконечный клюв.
Эту минуту рисовали все те, кто не был понят при жизни.
Кто жил параллельно, распадаясь на множество множеств.
А наши дни были такими короткими, что когда на закате
мы встретились вновь, нам хватило молчания и рассказов
на огарок свечи, до самого угасания. И не стало скучно…